Станция назначения - Харьков (Розыск - 2) - Юрий Кларов

него в руках.

Похоже, он водит вас за нос. Не исключаю и

ловушку. Когда снова будете выходить на связь с ним,

примите меры предосторожности.

Мое положение улучшилось. Пока это единственный

реальный результат. Сижу в одиночке. В нарушение

тюремной инструкции мне разрешено днем спать, а также

пользоваться чернилами и бумагой. Избиения

прекратились. Короче говоря, ко мне относятся, как к

курице, которая несет золотые яйца. Покуда она их

несет, разумеется...

Допрашивает он меня по-прежнему ежедневно,

преимущественно по ночам, но уже без кровопусканий,

деликатно. Дает понять, что все это пустая

формальность. Пожалуй, так оно и есть.

Допросы начинаются традиционно: кто продавал нам

оружие, как я его транспортировал, где находится

перевалочная база и так далее. Затем он записывает

мои столь же традиционные ответы человека, по ошибке

оказавшегося за решеткой.

Закончив официальную часть, Красавец неизменно

переходит к разговору "по душам". Темы самые

разнообразные, но без "Лучезарной Екатерины",

разумеется, не обходится. За время гражданской войны

он поднаторел не только в пытках, но и в ювелирном

деле - формы огранки драгоценных камней, скань,

финифть...

Несколько раз Красавец исподволь пытался узнать

что-нибудь о тебе. Особенно его интересует,

находишься ли ты постоянно в городе или бываешь здесь

наездами. Это не может не настораживать. Подлец

что-то замышляет.

Вчера напомнил ему об его обещании. Он стал

сетовать на различные причины, которые связывают ему

сейчас руки, а закончил милой шуткой: во сколько я

оцениваю свою голову?

Я ответил, что недорого.

"Скромничаете, дорогой, скромничаете!" - И стал

перечислять тех, с кем ему нужно будет поделиться.

Список получился длинный...

Боюсь, Алексей, что моя голова окажется тебе не

по карману.

Аристократа видел всего лишь раз - на допросе.

Они на "ты". Но, кажется, Красавец ему не очень-то

доверяет. Признаюсь, что Аристократ мне особого

доверия тоже не внушает. Такое впечатление, что он

успел начисто забыть, для чего его сюда направили.

Впрочем, может быть, я к нему несправедлив. Тюрьма

обостряет подозрительность.

Но пора кончать. В коридоре шум - похоже, повели

на убой очередную партию.

Привет товарищам.

P.S. Если со мной что произойдет, переправь мое

письмо матери. Оно у Заики. Выругай меня еще раз за

сентиментальность - и переправь.

Глава вторая

Первые шаги

и первые сюрпризы

I

На следующее утро Ермаш постучал в дверь нашего номера. Он был чисто выбрит и щеголеват. Английская кожаная куртка сидела на нем как влитая.

- Подумал?

- Подумал.

Мое решение он воспринял как нечто само собой разумеющееся: Ермаш относился к числу тех, которым все удается.

- Значит, так, - сказал он, - сейчас я еду на совещание, в Совдеп. Пробуду там час, от силы - полтора. А оттуда - к себе. Буду тебя ждать.

Хватка у Ермаша была железная. Кажется, Центророзыску повезло с начальником.

- Окрутил, выходит? - спросил Зигмунд, когда дверь за Ермашом закрылась, и меланхолично заметил: - Единственно, что люди охотно делают, это глупости.

На Липовецкого теория Борина не распространялась. К своей душе он сыщика и близко не подпускал. Как и некоторые другие бывшие политкаторжане, Зигмунд относился к людям этой профессии с предубеждением человека, которого всю жизнь выслеживали, ловили, допрашивали и обыскивали.

Я его мог, конечно, понять. Нечто похожее испытывал я я в семнадцатом, когда меня вопреки моему желанию назначили заместителем председателя Совета милиции.

Но это было в семнадцатом, два с половиной года назад. Много с того времени и воды утекло, и крови, и слюнявых иллюзий.

Ермаша с Рычаловым роднило одно - точность. Когда я приехал в Центророзыск, он уже был на месте. Быстро ввел меня в курс дел, которыми занималась бригада, представил сотрудников. И меньше чем через час я уже получил возможность уединиться с Бориным.

На письмо, о котором мне говорил Ермаш, я особых надежд не возлагал. И все же оно меня разочаровало.

Где все происходило - в Перми, Киеве, Екатеринбурге, Ростове, Омске?

В каком году?

Кто такие Алексей и сам автор письма - большевики, правые эсеры, анархисты, боротьбисты или максималисты?

У кого находилась тогда "Лучезарная Екатерина" - у друзей автора письма или у Красавца, офицера контрразведки?

Как письмо попало в Москву? Кто и с какой целью привез его сюда?

Было, конечно, соблазнительно перебросить мостик от письма неизвестного к тем событиям в Екатеринбурге и Алапаевске, о которых мне рассказывал Черняк. Тогда можно было бы хоть за что-то ухватиться. Но я знал: предположение, основанное на предположении, плохая подпорка в розыскной работе. Мостик должен опираться на нечто реальное, вещественное. А этого реального у нас не было. По сути, ничего не было, кроме предположений, нагромождающихся на те же предположения.

- Само по себе письмо нам покуда ничего не дает. Одна игра воображения, Леонид Борисович! - сказал Борин, безошибочно читая мои мысли. - Плясать надо не от него, а от Кустаря и Улимановой.

- Рассчитываете, что допляшетесь до чего-нибудь путного?

Борин огладил свою вконец поседевшую бородку:

- Смею надеяться, Леонид Борисович. - Он достал из серебряного портсигара с монограммой папироску, покрутил ее в пальцах и вновь положил в портсигар: с куревом в Москве было небогато. - Только плясать, понятно, с толком надлежит, на трезвую голову.

- Не слишком топать и поменьше руками размахивать?

- Вот, вот. Авось до чего путного, как вы изволили выразиться, и допляшемся.

- Ну что ж, для разминки можно и поплясать, - согласился я. - А пока расскажите мне об Улимановой. Ведь вы пляску без меня начали.

Оказалось, что Улиманова, некогда содержавшая небольшое белошвейное заведение на Солянке, хотя и не была профессиональной преступницей, но все-таки числилась до революции в канатчицах. Канатчиками или канатчицами в Московской сыскной полиции называли тех, кто, занимаясь временами "противузаконной" деятельностью, ухитрялся так ловко "ходить по канату", что ни разу не попадал не только в тюрьму, но и в участок. От случая к случаю в полицию поступали сведения, что Улиманова приторговывает наркотиками, а в ее квартире организован тайный игорный притон - "мельница". Но уличить эту оборотистую даму не могли, а может, и не очень стремились.

По мнению Борина, Улиманова оказывала помощь Кустарю уже не первый год. Но встречались они редко, только в случаях крайней необходимости.

Причастность Улимановой и бывшего ложкаря к событиям, описанным в письме, представлялась маловероятной. Скорей всего, письмо попало к Кустарю случайно во время очередного налета вместе с вещами, представляющими реальную ценность. Оно могло, например, находиться в портфеле, где лежали деньги. И налетчик не выбросил его лишь потому, что нашел для него практическое применение - чего зря бумаге пропадать?

Люди, у которых хранилось это письмо, могли бы поведать нам немало интересного. Но кто они и где их искать?

На эти вопросы мог ответить только сам Кустарь. А он отнюдь не торопился засвидетельствовать нам свое почтение...

Удастся ли его взять?

Обыск на квартире Улимановой мог его вспугнуть, согнать с насиженного места. В конце концов, налетчика ничто не удерживало в Москве. Но даже если он останется в городе, то шансов разыскать его тоже не так уж много.

Однако Борин не разделял моих опасений.

- Мария Степановна, понятно, встревожена, - сказал он, - хотя обошлись мы с ней честь по чести: и выпустили, и вещички вернули, и за напрасное беспокойство извинения принесли - в дурачков, словом, сыграли. А Кустарь, осмелюсь доложить, в неведении пребывает.

- Так ли?

- Так, Леонид Борисович, - с несвойственной ему обычно уверенностью сказал Борин. - Посудите сами. Через третьих лиц связи у них нет - мы проверяли. Да и не в натуре Кустаря вмешивать в свои родственные дела посторонних. Ни к чему ему это. Значит, что? Личная встреча. Так? А рандеву у них покуда не было. Встретятся - накроем. Уважаемую Марию Степановну мы из вида не упускаем - как нитка за иголкой. Наши агенты ее днем и ночью пасут, разве что под кроватью у нее не ночуют. Куда она от них денется?

- А вдруг? - поддразнил я. - Это же вы, помнится, как-то сказали, что в жизни все бывает, даже то, что никогда ее бывает?

- Хвощиков, - уточнил Борин, - он так говорит.

- Но вы-то согласны с сиим афоризмом?

- Справедливая мысль, - кивнул Борин. - В жизни все бывает. Это верно. Вот потому-то я запасся еще одним выходом на Кустаря. Я ведь не зря список жиздринцев, имеющих жительство в Москве, составлял...